Неточные совпадения
Заметив в себе желание исправить эту погрешность и получив на то согласие господина градоначальника, я с должным рачением [Раче́ние — старание, усердие.] завернул
голову в салфетку и отправился домой.
― Не угодно ли? ― Он указал на кресло у письменного уложенного бумагами стола и сам сел на председательское место, потирая маленькие руки с короткими, обросшими белыми волосами пальцами, и склонив на бок
голову. Но, только что он успокоился
в своей позе, как над столом пролетела
моль. Адвокат с быстротой, которой нельзя было ожидать от него, рознял руки, поймал
моль и опять принял прежнее положение.
«Неужели я нашел разрешение всего, неужели кончены теперь мои страдания?» думал Левин, шагая по пыльной дороге, не
замечая ни жару, ни усталости и испытывая чувство утоления долгого страдания. Чувство это было так радостно, что оно казалось ему невероятным. Он задыхался от волнення и, не
в силах итти дальше, сошел с дороги
в лес и сел
в тени осин на нескошенную траву. Он снял с потной
головы шляпу и лег, облокотившись на руку, на сочную, лопушистую лесную траву.
Там была до невозможного обнаженная красавица Лиди, жена Корсунского; там была хозяйка, там сиял своею лысиной Кривин, всегда бывший там, где цвет общества; туда смотрели юноши, не
смея подойти; и там она нашла глазами Стиву и потом увидала прелестную фигуру и
голову Анны
в черном бархатном платье.
Он слушал ее молча, опустив
голову на руки; но только я во все время не
заметил ни одной слезы на ресницах его:
в самом ли деле он не мог плакать, или владел собою — не знаю; что до меня, то я ничего жальче этого не видывал.
Селифан лег и сам на той же кровати,
поместив голову у Петрушки на брюхе и позабыв о том, что ему следовало спать вовсе не здесь, а, может быть,
в людской, если не
в конюшне близ лошадей.
Но, увы! он
заметил, что
в голове уже белело что-то гладкое, и примолвил грустно: «И зачем было предаваться так сильно сокрушенью?
Староста,
в сапогах и армяке внакидку, с бирками
в руке, издалека
заметив папа, снял свою поярковую шляпу, утирал рыжую
голову и бороду полотенцем и покрикивал на баб.
Двести челнов спущены были
в Днепр, и Малая Азия видела их, с бритыми
головами и длинными чубами, предававшими
мечу и огню цветущие берега ее; видела чалмы своих магометанских обитателей раскиданными, подобно ее бесчисленным цветам, на смоченных кровию полях и плававшими у берегов.
Бурсак не мог пошевелить рукою и был связан, как
в мешке, когда дочь воеводы
смело подошла к нему, надела ему на
голову свою блистательную диадему, повесила на губы ему серьги и накинула на него кисейную прозрачную шемизетку [Шемизетка — накидка.] с фестонами, вышитыми золотом.
Все своевольные и гульливые рыцари стройно стояли
в рядах, почтительно опустив
головы, не
смея поднять глаз, когда кошевой раздавал повеления; раздавал он их тихо, не вскрикивая, не торопясь, но с расстановкою, как старый, глубоко опытный
в деле козак, приводивший не
в первый раз
в исполненье разумно задуманные предприятия.
Когда Грэй поднялся на палубу «Секрета», он несколько минут стоял неподвижно, поглаживая рукой
голову сзади на лоб, что означало крайнее замешательство. Рассеянность — облачное движение чувств — отражалось
в его лице бесчувственной улыбкой лунатика. Его помощник Пантен шел
в это время по шканцам с тарелкой жареной рыбы; увидев Грэя, он
заметил странное состояние капитана.
Раскольников скоро
заметил, что эта женщина не из тех, которые тотчас же падают
в обмороки. Мигом под
головою несчастного очутилась подушка — о которой никто еще не подумал; Катерина Ивановна стала раздевать его, осматривать, суетилась и не терялась, забыв о себе самой, закусив свои дрожавшие губы и подавляя крики, готовые вырваться из груди.
Тут пришла ему
в голову странная мысль: что, может быть, и все его платье
в крови, что, может быть, много пятен, но что он их только не видит, не
замечает, потому что соображение его ослабло, раздроблено… ум помрачен…
От природы была она характера смешливого, веселого и миролюбивого, но от беспрерывных несчастий и неудач она до того яростно стала желать и требовать, чтобы все жили
в мире и радости и не
смели жить иначе, что самый легкий диссонанс
в жизни, самая малейшая неудача стали приводить ее тотчас же чуть не
в исступление, и она
в один миг, после самых ярких надежд и фантазий, начинала клясть судьбу, рвать и
метать все, что ни попадало под руку, и колотиться
головой об стену.
Под
головами его действительно лежали теперь настоящие подушки — пуховые и с чистыми наволочками; он это тоже
заметил и взял
в соображение.
Но, однако, мне тотчас же пришел
в голову опять еще вопрос: что Софья Семеновна, прежде чем
заметит, пожалуй, чего доброго, потеряет деньги; вот почему я решился пойти сюда, вызвать ее и уведомить, что ей положили
в карман сто рублей.
— Укусила оса! Прямо
в голову метит… Что это? Кровь! — Он вынул платок, чтоб обтереть кровь, тоненькою струйкой стекавшую по его правому виску; вероятно, пуля чуть-чуть задела по коже черепа. Дуня опустила револьвер и смотрела на Свидригайлова не то что
в страхе, а
в каком-то диком недоумении. Она как бы сама уж не понимала, что такое она сделала и что это делается!
— Никак, совсем разболелся? —
заметила Настасья, не спускавшая с него глаз. Дворник тоже на минуту обернул
голову. — Со вчерашнего дня
в жару, — прибавила она.
Случалось, что он как будто и просыпался, и
в эти минуты
замечал, что уже давно ночь, а встать ему не приходило
в голову.
Варвара (покрывает
голову платком перед зеркалом). Я теперь гулять пойду; а ужо нам Глаша постелет постели
в саду, маменька позволила.
В саду, за малиной, есть калитка, ее маменька запирает на замок, а ключ прячет. Я его унесла, а ей подложила другой, чтоб не
заметила. На вот, может быть, понадобится. (Подает ключ.) Если увижу, так скажу, чтоб приходил к калитке.
— Кто такой Аркадий Николаич? — проговорил Базаров как бы
в раздумье. — Ах да! птенец этот! Нет, ты его не трогай: он теперь
в галки попал. Не удивляйся, это еще не бред. А ты пошли нарочного к Одинцовой, Анне Сергеевне, тут есть такая помещица… Знаешь? (Василий Иванович кивнул
головой.) Евгений,
мол, Базаров кланяться велел и велел сказать, что умирает. Ты это исполнишь?
— Я их боюсь, лягушек-то, —
заметил Васька, мальчик лет семи, с белою, как лен,
головою,
в сером казакине с стоячим воротником и босой.
— И очень просто быть пророками
в двуглавом вашем государстве. Вы не
замечаете, что у вашего орла огромная мужицкая
голова смотрит направо, а налево смотрит только маленькая
голова революционеров? Ну, так когда вы свернете
голову мужика налево, так вы увидите, каким он сделает себя царем над вами!
Макаров уговаривал неохотно, глядя
в окно, не
замечая, что жидкость капает с ложки на плечо Диомидова. Тогда Диомидов приподнял
голову и спросил, искривив опухшее лицо...
Однажды, когда Варвара провожала Самгина, он, раздраженный тем, что его провожают весело, обнял ее шею, запрокинул другой рукою
голову ее и крепко, озлобленно поцеловал
в губы. Она, задыхаясь, отшатнулась, взглянула на него, закусив губу, и на глазах ее как будто выступили слезы. Самгин вышел на улицу
в настроении человека, которому удалась маленькая
месть и который честно предупредил врага о том, что его ждет.
Безбедов торчал на крыше, держась одной рукой за трубу, балансируя
помелом в другой; нелепая фигура его
в неподпоясанной блузе и широких штанах была похожа на бутылку, заткнутую круглой пробкой
в форме
головы.
— Ну, конечно, — сказала Марина, кивнув
головой. — Долго жил
в обстановке, где ко всему привык и уже не
замечал вещей, а теперь все вещи стали заметны, лезут
в глаза, допытываются: как ты поставишь нас?
Все вокруг него было неряшливо — так же, как сам он, всегда выпачканный птичьим
пометом, с пухом
в кудлатой
голове и на одежде. Ел много, торопливо, морщился, точно пища была слишком солона, кисла или горька, хотя глухая Фелициата готовила очень вкусно. Насытясь, Безбедов смотрел
в рот Самгина и сообщал какие-то странные новости, — казалось, что он выдумывал их.
Мать нежно гладила горячей рукой его лицо. Он не стал больше говорить об учителе, он только
заметил: Варавка тоже не любит учителя. И почувствовал, что рука матери вздрогнула, тяжело втиснув
голову его
в подушку. А когда она ушла, он, засыпая, подумал: как это странно! Взрослые находят, что он выдумывает именно тогда, когда он говорит правду.
Лицо Попова налилось бурой кровью, глаза выкатились, казалось, что он усиленно старается не задремать, но волосатые пальцы нервозно барабанили по коленям,
голова вращалась так быстро, точно он искал кого-то
в толпе и боялся не
заметить. На тестя он посматривал сердито, явно не одобряя его болтовни, и Самгин ждал, что вот сейчас этот неприятный человек начнет возражать тестю и затрещит бесконечный, бесплодный, юмористически неуместный на этом параде красивых женщин диалог двух русских, которые все знают.
Потом он должен был стоять более часа на кладбище, у могилы, вырытой
в рыжей земле; один бок могилы узорно осыпался и напоминал беззубую челюсть нищей старухи. Адвокат Правдин сказал речь,
смело доказывая закономерность явлений природы; поп говорил о царе Давиде, гуслях его и о кроткой мудрости бога. Ветер неутомимо летал, посвистывая среди крестов и деревьев; над
головами людей бесстрашно и молниеносно мелькали стрижи; за церковью, под горою, сердито фыркала пароотводная труба водокачки.
Еврей сконфуженно оглянулся и спрятал
голову в плечи,
заметив, что Тагильский смотрит на него с гримасой. Машина снова загудела, Тагильский хлебнул вина и наклонился через стол к Самгину...
Он ожидал увидеть глаза черные, строгие или по крайней мере угрюмые, а при таких почти бесцветных глазах борода ротмистра казалась крашеной и как будто увеличивала благодушие его, опрощала все окружающее. За спиною ротмистра, выше
головы его, на черном треугольнике — бородатое, широкое лицо Александра Третьего, над узенькой, оклеенной обоями дверью — большая фотография лысого, усатого человека
в орденах, на столе, прижимая бумаги Клима, — толстая книга Сенкевича «Огнем и
мечом».
Размахивая длинным гибким
помелом из грязных тряпок, он свистел, рычал, кашлял, а над его растрепанной
головой в голубом, ласково мутном воздухе летала стая голубей, как будто снежно-белые цветы трепетали, падая на крышу.
— Не
смей! — строго крикнула Лидия, упираясь ладонью
в голову его, отталкивая.
По улице Самгин шел согнув шею, оглядываясь, как человек, которого ударили по
голове и он ждет еще удара. Было жарко, горячий ветер плутал по городу, играя пылью, это напомнило Самгину дворника, который нарочно
сметал пыль под ноги партии арестантов. Прозвучало
в памяти восклицание каторжника...
Он стучал прикладом ружья по ступеньке крыльца, не пропуская Самгина
в дом, встряхивая
головой, похожей на
помело, и сипел...
— О жизни и прочем поговорим когда-нибудь
в другой раз, — обещал он и,
заметив, что Варвара опечалена, прибавил, гладя плечо ее: — О жизни, друг мой, надобно говорить со свежей
головой, а не после Любашиных новостей. Ты
заметила, что она говорила о Струве и прочих, как верующая об угодниках божиих?
— Ну, так что? — спросил Иноков, не поднимая
головы. — Достоевский тоже включен
в прогресс и
в действительность. Мерзостная штука действительность, — вздохнул он, пытаясь загнуть ногу к животу, и, наконец, сломал ее. — Отскакивают от нее люди — вы
замечаете это? Отлетают
в сторону.
Он взглянул на Ольгу: она без чувств.
Голова у ней склонилась на сторону, из-за посиневших губ видны были зубы. Он не
заметил,
в избытке радости и мечтанья, что при словах: «когда устроятся дела, поверенный распорядится», Ольга побледнела и не слыхала заключения его фразы.
— Другой — кого ты разумеешь — есть
голь окаянная, грубый, необразованный человек, живет грязно, бедно, на чердаке; он и выспится себе на войлоке где-нибудь на дворе. Что этакому сделается? Ничего. Трескает-то он картофель да селедку. Нужда
мечет его из угла
в угол, он и бегает день-деньской. Он, пожалуй, и переедет на новую квартиру. Вон, Лягаев, возьмет линейку под мышку да две рубашки
в носовой платок и идет… «Куда,
мол, ты?» — «Переезжаю», — говорит. Вот это так «другой»! А я, по-твоему, «другой» — а?
«Что за господин?..какой-то Обломов… что он тут делает… Dieu sait», — все это застучало ему
в голову. — «Какой-то!» Что я тут делаю? Как что? Люблю Ольгу; я ее… Однако ж вот уж
в свете родился вопрос: что я тут делаю?
Заметили… Ах, Боже мой! как же, надо что-нибудь…»
Он молчал и
в ужасе слушал ее слезы, не
смея мешать им. Он не чувствовал жалости ни к ней, ни к себе; он был сам жалок. Она опустилась
в кресло и, прижав
голову к платку, оперлась на стол и плакала горько. Слезы текли не как мгновенно вырвавшаяся жаркая струя, от внезапной и временной боли, как тогда
в парке, а изливались безотрадно, холодными потоками, как осенний дождь, беспощадно поливающий нивы.
А что сказать? Сделать суровую мину, посмотреть на него гордо или даже вовсе не посмотреть, а надменно и сухо
заметить, что она «никак не ожидала от него такого поступка: за кого он ее считает, что позволил себе такую дерзость?..». Так Сонечка
в мазурке отвечала какому-то корнету, хотя сама из всех сил хлопотала, чтоб вскружить ему
голову.
Основная идея плана, расположение, главные части — все давно готово у него
в голове; остались только подробности,
сметы и цифры.
— Да, да, милая Ольга, — говорил он, пожимая ей обе руки, — и тем строже нам надо быть, тем осмотрительнее на каждом шагу. Я хочу с гордостью вести тебя под руку по этой самой аллее, всенародно, а не тайком, чтоб взгляды склонялись перед тобой с уважением, а не устремлялись на тебя
смело и лукаво, чтоб ни
в чьей
голове не
смело родиться подозрение, что ты, гордая девушка, могла, очертя
голову, забыв стыд и воспитание, увлечься и нарушить долг…
Бог с тобою,
Нет, нет — не грезы, не мечты.
Ужель еще не знаешь ты,
Что твой отец ожесточенный
Бесчестья дочери не снес
И, жаждой
мести увлеченный,
Царю на гетмана донес…
Что
в истязаниях кровавых
Сознался
в умыслах лукавых,
В стыде безумной клеветы,
Что, жертва смелой правоты,
Врагу он выдан
головою,
Что пред громадой войсковою,
Когда его не осенит
Десница вышняя господня,
Он должен быть казнен сегодня,
Что здесь покамест он сидит
В тюремной башне.
— Я не шучу, —
заметила она, — у меня давно было
в голове.
Новость облетела весь дом. Все видели, как Егорка потащил чемодан
в сарай
смести с него пыль и паутину, но дорогой предварительно успел надеть его на
голову мимо шедшей Анютке, отчего та уронила кастрюльку со сливками, а он захихикал и скрылся.